Описание картины ю ван стрек суета сует. Жизнь, смерть и время

Культурный код

Екатерина Яшанина

Голландский натюрморт — это любование вещным миром. Даже когда на полотне изображены не роскошная снедь и кубки с вином, а символы смерти и бренности земной жизни.

Суета сует. Юриан ван Стрек, ок. 1670

После долгих войн с испанскими Габсбургами Северные Нидерланды в конце XVI столетия обрели независимость (де-юре она была закреплена лишь в 1648-м). В Европе образовалась первая республика с демократической конституцией и победившим кальвинизмом. Эта политическая революция послужила причиной столь же кардинальных изменений в изобразительном искусстве. Кальвинизм осуждал всякую пышность и запрещал изображения в церквях. Если раньше художники занимались в основном украшением храмов и дворцовых интерьеров, то теперь они этих заказов лишились. Зато возник массовый спрос на станковую живопись — картины сравнительно небольшого формата, которые в бюргерских и даже крестьянских домах служили одновременно и украшением, и своего рода рассказчиком, как у нас сейчас телевизор. Живописный бум породил целую плеяду выдающихся художников: в маленькой Голландии (главной провинции Северных Нидерландов) одновременно творили два универсальных гения — Ян Вермеер и Харменс Рембрандт, изумительный портретист Франс Хальс, а вообще живописцев было более двух тысяч.

Популярными сделались пейзаж, сцены частной жизни, натюрморт, который в Голландии назывался stilleven — «тихая, застывшая жизнь». Натюрморты у «малых голландцев» (так позже стали называть голландских художников, работавших в этих «малых» жанрах) отличались удивительным тематическим разнообразием: завтраки (стол со снедью и винами), цветы — с насекомыми, улитками и ящерицами (изображенными с точностью, достойной ботанико-зоологического атласа), атрибуты курильщика — трубки, табакерки и прочее, рыбные натюрморты, охотничьи — с оружием и трофеями, ученые — с книгами, глобусами, музыкальными инструментами... Особый разряд составляли аллегорические натюрморты vanitas — «суета сует», говорящие о быстротечности жизни, тщете всего сущего и неотвратимости смерти. Название отсылает к библейскому стиху Vanitas vanitatum omnia vanitas («Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — все суета!», Еккл. 1:2). Жанр отчасти ведет свою родословную от изображений черепов и цветов, которые иногда писали на оборотах портретов художники Возрождения. Эти знаки, судя по всему, служили своего рода оберегами для живой модели, изображенной на портрете (для суеверно-магического сознания портрет — вещь опасная, поскольку он похищает душу изображенного на нем человека). Натюрморты vanitas появились около 1550 года. Самые ранние из них — почти монохромные, строгие и мрачные, обычно фронтально изображенный череп (чаще всего в нише со свечой). В XVII веке композиция их в соответствии со вкусами эпохи становится преимущественно барочной, с резкими цветовыми контрастами, нагромождением предметов — атрибутов роскоши, тщеславия и суеты, как на картине Юриана ван Стрека Vanitas vanitatis. Натюрморты эти сделались модными в 1620-х годах. Особенно ими славился город учености Лейден. Сюжетная их основа восходит к средневековым аллегорическим картинам: «триумфам» и «пляскам Смерти» — на них Смерть уводит в хороводе людей всех возрастов, званий и сословий в мир иной. Только «пляшут» на vanitas не люди, а вещи. Словом, для любителя выискивать скрытые в картине коды любой голландский натюрморт — находка: даже дым от трубки там не просто дым, а символ эфемерности наших надежд.

Книга — трагедия Софокла «Электра» — в данном случае символ многозначный. Поместив ее в композицию, художник напоминает о неотвратимости воздаяния за всякое преступление не на земле, так на небе, поскольку именно этой мыслью пронизана трагедия. Античный мотив в таких натюрмортах часто символизировал преемственность искусства. На титульном листе стоит имя переводчика, знаменитого голландского поэта Йоста ван ден Вондела, произведения которого на античные и библейские сюжеты были столь злободневными, что он даже подвергся преследованиям. Вряд ли художник поместил Вондела случайно — не исключено, что, говоря о суетности мира, он решил упомянуть и о суетности власти.

Меч и шлем — эмблема преходящей воинской славы.

Белый с красным плюмаж — композиционный центр картины. Перья всегда означают тщеславие и суету. По шлему с плюмажем картину датируют. Лодевейк ван дер Хельст в 1670 году изобразил в таком шлеме на посмертном портрете адмирала Стерлингверфа. Адмиральский шлем присутствует еще на нескольких натюрмортах ван Стрека.

Портрет сангиной . В отличие от масла сангина очень плохо сохраняется, как и бумага по контрасту с холстом. Этот лист говорит о тщете усилий художника, потертые и надорванные края призваны усилить эту мысль.

Золотая бахрома — тщета роскоши. Эту бахрому ван Стрек написал еще раз в натюрморте с апельсинами и лимоном, который тоже выставлен в ГМИИ.

Череп — в античной культуре атрибут Кроноса (Сатурна), то есть символ времени. Колесо Фортуны также изображали с черепом. Для христиан он знак мирской тщеты, мысленного созерцания смерти, атрибут отшельнической жизни. С ним изображали святого Франциска Ассизского, святого Иеронима, Марию Магдалину, апостола Павла. Череп также символ вечной жизни Христа, распятого на Голгофе, где, по преданию, был закопан череп Адама.

Колос , обвивающий череп, — символ бессмертия души («Я есмь хлеб жизни» — Ин. 6:48), надежды на жизнь вечную.

Стопка ветхих бумаг — тщета знаний.

Пороховой рог на цепочке — очень характерный предмет для голландского натюрморта. Здесь его, по всей видимости, следует трактовать как нечто, несущее смерть, в отличие от рога изобилия.

Судьба полотна

Картина написана маслом на холсте довольно большого формата (98 × 84 см) около 1670 года. Князь Дмитрий Голицын приобрел ее в 1766-м для Эрмитажа на аукционе, где распродавалась коллекция французского художника Жака Аведа. В 1854-м Николай I распорядился продать ее вместе со многими другими картинами для пополнения истощенной военными расходами казны. С 1928 года натюрморт хранится в Государственном музее изобразительных искусств в Москве.

Портреты в гравюре Johan Hendrik Roos and Juriaan van Streek (нижний портрет), by Jakob Campo Weyerman, 1729

Юриан ван Стрек (1632-1687) и Хендрик ван Стрек (1659-1713)

Биографических сведений о семье художников ван Стрек сохранилось немного, но их восхитительные натюрморты-«завтраки» и «десерты», создающие у зрителя ощущение праздника, являются украшением самых знаменитых музеев мира. Роскошные южные фрукты, чудесные цветы — вот главные мотивы работ отца и сына ван Стрек.

Голландский живописец Юриан ван Стрек родился в Амстердаме. В этом городе он и работал до последних дней своей жизни. Большую известность художнику принесли виртуозно выполненные натюрморты с фруктами и цветами.

Ванитас (лат. vanitas, букв. — «суета, тщеславие») — жанр живописи эпохи барокко, аллегорический натюрморт, композиционным центром которого традиционно является человеческий череп. Подобные картины, ранняя стадия развития натюрморта, предназначались для напоминания о быстротечности жизни, тщетности удовольствий и неизбежности смерти. Наибольшее распространение получил во Фландрии и Нидерландах в XVI и XVII веках, отдельные примеры жанра встречаются во Франции и Испании.

Pieter Claesz. (1596-1661). Натюрморт Vanitas (суета сует) с музыкальными инструментами (1628) (Амстердам, Гос.музей)

Термин восходит к библейскому стиху (Еккл. 1:2) Vanitas vanitatum et omnia vanitas («Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — всё суета!»).

Неизвестный художник. Натюрморт Vanitas (суета сует) с книгами (1633) (Амстердам, Гос.музей)

Символы, встречающиеся на полотнах, были призваны напоминать о бренности человеческой жизни и о преходящести удовольствий и достижений:

• Череп — напоминание о неизбежности смерти. Аналогично тому, как портрет является лишь отражением когда-то живого человека, так и череп является лишь формой когда-то живой головы. Зритель должен воспринимать его как «отражение», он наиболее отчетливо символизирует бренность человеческой жизни.


• Гнилые фрукты — символ старения. Зрелые плоды символизируют плодородие, изобилие, в переносном смысле богатство и благосостояние. Ряд плодов имеет свое значение: грехопадение обозначается грушами, помидорами, цитрусами, виноградом, персиками и вишней, и конечно, яблоком. Эротический подтекст имеют инжир, сливы, вишни, яблоки или персики.


• Цветы (увядающие); роза — цветок Венеры, символ любви и секса, которая тщеславна, как всё, присущее человеку. Мак — успокоительное средство, из которого изготавливают опиум, символ смертного греха лености. Тюльпан — объект коллекционирования в Нидерландах XVII века, символ необдуманности, безответственности и неразумного обращения с дарованным Богом состоянием.


• Ростки зерна, ветви плюща или лавра (редко) — символ возрождения и круговорота жизни.


• Морские раковины, иногда живые улитки — раковина моллюска является останками когда-то живого животного, она обозначает смерть и бренность. Ползучая улитка — олицетворение смертного греха лености. Большие моллюски обозначают двойственность натуры, символ похоти, ещё одного из смертных грехов.


• Мыльные пузыри — краткость жизни и внезапность смерти; отсылка к выражению homo bulla — «человек есть мыльный пузырь».


• Гаснущая дымящаяся свеча (огарок) или масляная лампа; колпачок для гашения свечей — горящая свеча является символом человеческой души, её затухание символизирует уход.


• Кубки, игральные карты или кости, шахматы (редко) — знак ошибочной жизненной цели, поиска удовольствий и грешной жизни. Равенство возможностей в азартной игре значило также и предосудительную анонимность.


• Курительная трубка — символ быстротечных и неуловимых земных наслаждений.


• Карнавальная маска — является знаком отсутствия человека внутри неё. Также предназначена для праздничного маскарада, безответственного удовольствия.


• Зеркала, стеклянные (зеркальные) шары — зеркало является символом тщеславия, кроме того, тоже знак отражения, тени, а не настоящего явления.


• Разбитая посуда, обычно стеклянные бокалы. Пустой стакан, противопоставленный полному, символизирует смерть. Стекло символизирует хрупкость, белоснежный фарфор — чистоту. Ступка и пестик — символы мужской и женской сексуальности. Бутылка — символ греха пьянства.


• Нож — напоминает об уязвимости человека и о его смертности. Кроме того, это фаллический символ и скрытое изображение мужской сексуальности.


• Песочные и механические часы — быстротечность времени.


• Музыкальные инструменты, ноты — краткость и эфемерная природа жизни, символ искусств.


• Книги и географические карты (mappa mundi), писчее перо — символ наук.


• Глобус, как земли, так и звездного неба.


• Палитра с кистями, лавровый венок (обычно на голове черепа) — символы живописи и поэзии.


• Портреты красивых женщин, анатомические рисунки. Письма символизируют человеческие отношения.


• Красные сургучные печати.


• Медицинские инструменты — напоминание о болезнях и бренности человеческого тела.


• Кошельки с монетами, шкатулки с драгоценностями — драгоценности и косметика предназначены для создания красоты, женской привлекательности, одновременно они связаны с тщеславием, самовлюбленностью и смертным грехом высокомерия. Также они сигнализируют об отсутствии на полотне своих обладателей.


• Оружие и доспехи — символ власти и могущества, обозначение того, что нельзя забрать с собой в могилу.


• Короны и папские тиары, скипетры и державы, венки из листьев — знаки преходящего земного господства, которому противопоставлен небесный мировой порядок. Подобно маскам, символизируют отсутствие тех, кто их носил.


• Ключи — символизируют власть домашней хозяйки, управляющей запасами.


• Руины — символизируют преходящую жизнь тех, кто их населял когда-то.


• Лист бумаги с нравоучительным (пессимистическим) изречением, например:

Якоб де Гейн I. Натюрморт с черепом (1603) (82,6 х 54) (Нью-Йорк, Метрополитен)

Очень редко натюрморты этого жанра включают человеческие фигуры, иногда скелет — персонификацию смерти. Объекты часто изображаются в беспорядке, символизируя ниспровержение достижений, которые они обозначают.

Aelbert Jansz. van der Schoor. Натюрморт Vanitas (суета сует) (1640-1672) (Амстердам, Гос.музей)

Натюрморты vanitas в начальной форме представляли из себя фронтальные изображения черепов (обычно в нишах со свечой) или других символов смерти и бренности, которые писались на реверсах портретов в эпоху Ренессанса. Эти vanitas, а также цветы, которые также рисовали на оборотах — самые ранние примеры жанра натюрморта в европейском искусстве Нового Времени (например, первый голландский натюрморт — именно «Vanitas» кисти Якоба де Гейна).

Edwaert Collier (ок.1640 - после 1707). Натюрморт Vanitas (суета сует) (1662) (Амстердам, Гос.музей)

Эти черепа на оборотах портретов символизировали смертность человеческой натуры (mors absconditus) и противопоставлялись живому состоянию модели на обороте картины. Самые ранние vanitas — обычно самые скромные и мрачные, зачастую чуть ли не монохромные. Натюрморты vanitas выделились в независимый жанр около 1550 года.

B. Schaak. Натюрморт Vanitas (суета сует) (1675-1700) (Амстердам, Гос.музей)

Художники XVII века перестали изображать череп строго фронтально в композиции и обычно «клали» его в стороне. По мере развития эпохи барокко эти натюрморты становились все более пышными и изобильными.

Franciscus Gysbrechts (до 1630 - после 1676)). Натюрморт Vanitas (суета сует) (115 х 134) (Антверпен, Корол.музей изящ.искусств)

Они приобрели популярность к 1620-м годам. Развитие жанра вплоть до спада его популярности примерно в 1650-х гг. сосредотачивалось в Лейдене, нидерландском городе, который Бергстром в своем исследовании на тему нидерландского натюрморта объявил «центром создания vanitas в 17-м веке». Лейден являлся важным центром кальвинизма, течения, которое осуждало моральную развращенность человечества и стремилось к твердому моральному кодексу. Бергстром считал что для кальвинистских художников эти натюрморты являлись предупреждением против тщеславия и бренности и были иллюстрацией кальвинистской морали того времени. Также на сложение жанра вероятно повлияли гуманистские воззрения и наследие жанра memento mori.

Harmen Steenwyck. Натюрморт Vanitas (суета сует) (1640)

Jacques de Claeuw. Натюрморт Vanitas (суета сует) (1650) (Амстердам, Гос.музей)

Jan Jansz. Treck (ок.1606 - 1652). Натюрморт Vanitas (Суета сует) (1648) (Лондон, Нац. галерея)

Jan Pauwel Gillemans the Elder (1618-1675). Натюрморт Vanitas (суета сует) (1654) (96 x 140) (С-Петербург, Эрмитаж)

Jan van Kessel (1626-1679). Натюрморт Vanitas (суета сует) (1665-1670) (20.3 x 15.2) (Вашингтон, Нац. галерея)

Joris van Son (1622-1667). Аллегория человеческой жизни (1658-1660) (124.7 х 92.7) (Балтимор, Музей Уолтерса)

N. L. Peschier. Натюрморт Vanitas (суета сует) (1659-166) (Филадельфия, Музей искусств)

N.L. Peschier. Натюрморт Vanitas (суета сует) (1660) (Амстердам, Гос.музей)

Peeter Sion the Elder. Натюрморт Vanitas (суета сует) (частная коллекция)

Pieter Claesz. (1596-1661). Натюрморт Vanitas (суета сует) (1628) (24,1 х 35,9) (Нью-Йорк, Метрополитен)

Pieter Claesz. (1596-1661). Натюрморт Vanitas (суета сует) (1630) (39.5 х 56) (Гаага, Королевская галерея Маурицхёйс)

Pieter Claesz. (1596-1661). Натюрморт Vanitas (суета сует) (ок.1628) (36 х 59) (Нюрнберг, Нац. музей Германии)

Franciscus Gysbrechts (до 1630 - после 1676)). Натюрморт Vanitas (суета сует) (85.7 х 59)

Pieter Claesz. Натюрморт Vanitas (суета сует) (1636) (47 х 61) (Мюнстер, Вестфальский Гос. музей истории культуры и искусства)

Pieter Symonsz. Potter. Натюрморт Vanitas (1646) (Амстердам, Гос.музей)

Stevers. Натюрморт Vanitas (суета сует) (1630-1660) (Амстердам, Гос.музей)

Бартоломеус Брейн Старший, 1-я пол. XVI в.

Филипп де Шампань, 2-я пол. XVII в.

Питер Боель, 1663

Симон Ренар де Сен-Андре, ок. 1650

Юриан ван Стрек, ок. 1670

Изображенная на картине книга - перевод трагедии Софокла Электра, на голландский язык, выполненный знаменитым поэтом Йостом ван ден Вонделом (1587–1679) в 1639 году; трагедия шла на сцене в Амстердаме.

Ванитас

Работа Стрека , как и другие работы “ванитас ” содержит множество скрытых отсылок, а так же, достаточно схожий с прочими картинами аллегорический замысел, связанный с бренностью богатства, безысходности и тленности жизни, которые были популярны как в литературе, так и в живописи в 17 веке. Например, слава, должности и успешность заложена в богатый шлем. К живописи отсылает рисунок под черепом (левый нижний край). Скоротечность жизни и смерть иллюстрирует череп (присутствует на большинстве картин этого стиля). Так же популярным атрибутом “суеты” являются перья, которые занимают большую часть композиции.

Натюрморт с черепом. Неизвестный мастер.

Многие голландские живописцы вкладывали унаследованную от античности мысль о бессмертии искусства; ссылку на античность и на весь круг идей, с этим связанных, можно усмотреть в данном случае в том, что Стрек изображает именно перевод софокловой Электры (Правая часть). Однако в целом в работе Стрека преобладает иное умонастроение. Потрепанные страницы книги и загнутые края рисунка намекают на начавшуюся порчу.

Трактование

Главным ключом толкования картины остается череп с обвившимся вокруг него колосом - символом вечной жизни души во Христе (согласно словам Христа: «Я есмь хлеб жизни»). В качестве символа надежды мотив колоса, обвивающего череп (или прорастающего из черепа), фигурировал в натюрмортах многих голландских живописцев, а также в книгах эмблем (например, эмблема «Смерть начало жизни» из книги Якоба Камерариуса, изданной в 1611 году). Стрек написал еще несколько натюрмортов, где фигурируют и другие атрибуты «суеты сует». Картина, близкая по теме и набору предметов (античность символизирует бюст Сенеки), находится в Городской галерее искусств Йорка. Другой натюрморт, также с античным бюстом, шлемом, увенчанным перьями, и изданием трагедии Хоофта - в Государственном музее Мёйденслот, Мёйден. Аналогичный шлем с перьями изображен на датированном 1670 годом посмертном портрете адмирала Стелингверфа работы Лодевейка ван дер Хелста в Рейксмузеуме, Амстердам; этот портрет Э. де Йонг привлекает в качестве опорного пункта для датировки картины в галерее Йорка. Составители каталога выставки во Франкфурте датируют и московский натюрморт временем около 1670 года, в чем можно с ними согласиться.

Сегодня хотелось бы познакомить ваш, уже искушенный шедеврами, взгляд с необычным явлением в европейской живописи в период Барокко. Ванитас (vanitas) — аллегоричный натюрморт, дамы и господа, дословный перевод сего термина значится как «суета» или же «тщеславие». В чем же категоричность такого определения, мы рассмотрим детально.

Сам термин восходит к библейскому стиху «Vanitas vanitatum et omnia vanitas» — «Суета сует, всё суета!». И правда, вся наша жизнь лишь затяжной прыжок, а все что окружает нас, и все что мы в своем тщеславии создаём, есть лишь мелкое копание в пыли. Но, так как вся эта демагогия ровным счетом ничего не объясняет, предлагаю погрузиться в подробности. И так ванитас был свойственен как жанр фламандским живописцам, и центральным предметом в композиции — был человеческий череп. В целом, как всякая живопись того периода, ванитас был насыщен символикой.

Зачастую избирались те символы, которые ассоциировались с быстротечность и непостоянством, текучие и нестабильные, такие как мыльные пузыри, огарки и дымящиеся свечи, а также песочные часы и руины, как олицетворение непостижимости и разрушительной силы времени. Не менее любимы были и растительные образы: разного рода цветы и фрукты, как правило уже с гнильцой. Непременно, рассматривая эти картины вы заметите и множество механических деталей, к примеру игральные карты или шахматы — это бесцельность жизни и неправильные ориентиры. А так же географические карты, трубки, глобусы и маски, иные инструменты быта, в том числе и музыкальные, символизирует одно — все земное тленно, а оттого бессмысленно в сути своей.

Вообще всяческие вещи, что так нужны нам на грешной земле, удовлетворяют наше тщеславие и самолюбие, но по меркам вселенским являющиеся напрасной тратой времени и пространства, в обилие присутствуют на картинах, как бы в назидание зрителю, о том, что все это лишь блажь и игра со смертью, с заведомо известным итогом.

Harmen Steenwyck

Juriaen van Streeck

Pieter Gerritsz van Roestraeten

Pieter Claesz

Philippe de Champaigne

Sebastien Stoskopff

Adriaen van Utrecht

Театр «Школа драматического искусства» подготовил для зрителей очередной масштабный эксперимент: режиссер Борис Юхананов поставил в родных для себя стенах спектакль «Стойкий принцип» - творческий микс «Стойкого принца» Кальдерона и «Пира во время чумы» Пушкина, невероятное действо в шести частях, точнее - «в трёх актах, двух кладбищах и одном концерте».

В пьесе испанского драматурга XVII века Педро Кальдерона «Стойкий принц» рассказывается история португальского инфанта Фернандо, взятого в плен маврами. За его освобождение султан просит сдачу города Сеуты, однако принц, невольник чести, сам отказывается от подобного, на его взгляд, неравноценного обмена и предпочитает рабство сдаче с трудом завоеванного португальцами города.

За этим принципиальным поступком Фернандо стоят не только традиционные дворянские представления о чести и долге, но и «темный» барочный взгляд на человеческую жизнь.

Название сочинения, ставшего визитной карточкой Кальдерона - пьесы «Жизнь есть сон», вполне передает суть этого отношения, которое, сильно упрощая, можно было бы обозначить как «что воля, что неволя - все равно». Мрачный фатализм, акцент на скоротечности и загадочной случайности бытия, а также неминуемости и даже, в подобном контексте, радостности смерти, - все это в числе мотивов, побуждающих принца смириться со своей участью и отказаться от возможности выкупа. Подобный взгляд на судьбу является своеобразной версией христианского смирения, выражающегося в способности видеть во всяких, даже самых мрачных жизненных перипетиях, благую волю милосердного Творца, противостоять непостижимому движению которой у человека нет ни права, ни возможности. Есть лишь выбор внутреннего пути, пути души, в заданных некой силой обстоятельствах.

Сумрачная барочная пышность, которой дышит довольно «тяжелый» поэтический текст Кальдерона, соединяется в спектакле с эстетикой фантасмагории и абсурда, призванных показать на практике «сонную» и причудливую природу реальности. Спектакль, по обозначению режиссера, становится путешествием, причем не только и не столько во времени и пространстве - к месту пленения Фернандо в африканский город Фец XV века, но, скорее, увлекательным заплывом в глубины культурного и авторского бессознательного, прогулкой по лабиринтам бесконечной и бескрайней жизни-сна, включающей в себя все и вся в существующем единовременно, одномоментно сплаве. Раки, задаваемые Кальдероном, заполняются вдруг нашествием посторонних, «случайных» персонажей, к которым присоединяются в итоге и герои Пушкина, и сам поэт. Режиссер расщепляет ткань пьесы на тонкие волокна и перемежает их комическими и музыкальными дивертисментами (включающими песни от Вертинского до Генсбура), буйством абсурдистской фантазии и гротескными деталями вроде «бегающего» трона султана.

Нагнетая настроение фантазма, буквально выматывая зрителя выламыванием и стиранием привычной логики вещей, Юхананов, множа, терзая, раскатывая эхом текст кальдероновской пьесы, добивается ощущения сумбурности и химеричности, естественных для сна.

Ставя под сомнение «реальность» реальности, режиссер, словно Буратино, проткнувший носом старый холст в каморке Папы Карло, прорывается к бытию иного порядка: дзенское выворачивание наизнанку линейной природы сюжета и образов пьесы-основы приводит, через веселый и пугающий хаос, к прорыву в настоящую свободу, а понимание того, что «все есть сон», становится первым шагом к пробуждению.

Явленный зрителю спектакль-сон то течет ровно и будто бы начинает казаться «реальностью», то вдруг взрывается какой-нибудь парадоксальной деталью, вроде многократно повторяемых актерами концовок слов, что в логике сна и его внутренней действительности парадокса не является ни удивительным, ни странным. Эта «потусторонняя» реальность свободна от «естественных» законов, она соединяет сразу все миры, временные пласты, возможности и невозможности воедино. Ее главным постулатом становится отсутствие структуры и логики: не стоит ждать, что вы знаете, как поведут себя и как будут выглядеть персонажи в следующий момент - вы ведь не предъявляете претензий персонажам и логике собственного сна, позволяя ему смешивать и сталкивать образы, людей и события, несоединимые «в реальности». В камере-обскуре сна все существует одновременно и не нуждается в объяснении, оправдании и смысле - великая игра просто играет саму себя и явно получает от этого удовольствие, пугаясь создаваемому внутри себя страху и радуясь собственной радости.

Режиссер-демиург мастерски плетет ткань зачарованной иллюзии, готовя для зрителей много загадок, вопросов, сюрпризов и вызывая из тумана сцены и миражей собственной фантазии все новых духов, призраков и инкубов. Видение их зловещих, чарующих, пугающих игр и трюков становится главной интригой постановки. Неуловимость, изменчивость и очаровательное безумие этого коллективного сновидения безуспешно пытаются удержаться в шатком каркасе сюжета пьесы, однако в итоге сполна переливаются через край, обретая собственную ценность: именно ради того, чтобы наяву причаститься иллюзорного, рассыпающегося хлеба сновидения, и стоит идти на спектакль.

Актеры самозабвенно окунаются в стихию трагедии-балагана - и исполнители главных и второстепенных ролей достойны всяческих похвал, но чем дальше, тем больше Фернандо (Игорь Яцко) своими пламенными философскими речами, а также трагичностью и загадочностью своей жертвы, притягивает внимание зрителя.

Постановка невероятно щедра с точки зрения звука: артисты, которым режиссер подарил поистине безграничный репертуар, поют и соло, и хором. Дурманящие арабские мотивы сменяются ироническими номерами в сопровождении живого ансамбля, а звуковые эффекты во время действия создаются актерами прямо на сцене при помощи разнообразных инструментов, например, барабанов. Не обойдены вниманием и танцы: персонажи самозабвенно отплясывают то танец с саблями, то эксцентричное аргентинское танго.

Фантасмагорические декорации добавляют действу своеобразия, подчас растворяясь в мерцающем цветном тумане: пространство сцены при помощи света меняется быстро и до неузнаваемости, в точности как и следует антуражу сна.

Весьма удачным для спектакля оказывается формат зала в виде амфитеатра, спускающегося к «плоской» сцене - режиссер периодически обращает отдельные действия и реплики артистов к сидящим тут же зрителям, ломая «четвертую стену» и делая соучастниками своих наэлектрифицированных грез всех присутствующих. В итоге все окончательно перемешивается, и разобраться в том, кто сновидец, а кто сновидение, уже решительно не остается никакой возможности…

Апр 30, 2013 Мария Эстрова